Мой отец Стефан Дмитриевич Кравцов не дожил до великого дня Победы. Его жизнь оборвал вражеский осколок 17 октября 1944 года. Ему было 28 лет.
Когда отец ушел на фронт, мне было всего полтора года, и я, конечно, не помню его. Но знаю о нем из рассказов матери и еще – из его фронтовых писем. Первое из них датировано 28 ноября 1943 года, оно пришло, когда Гомельская область, где мы жили, была освобождена от фашистской оккупации. С этого дня и до дня гибели отец писал домой едва ли не каждый день. Сохранилось 135 писем. Фронтовые треугольнички, маленькие конверты, открытки, «секретки»… По большей части они написаны простым карандашом, редко – чернилами. У отца был мелкий – бисерный – почерк, но я смогла разобрать каждое слово. Он был очень аккуратным человеком, на каждом письме – дата, большинство писем пронумерованы. Некоторые из них пространные – они написаны в дни затишья, иные – совсем короткие, в несколько строчек, отец писал их во время короткого отдыха на марше или перед боем.
Отец и мать познакомились при поступлении в институт. Оба они поступали в Гомельский педагогический на химико-биологический факультет. Мама вспоминала, как она волновалась, отыскивая свою фамилию в вывешенном списке, и никак не могла сразу понять, почему ее фамилия написана неправильно: не Кравцова, а Кравцов. И тут услышала за спиной:
– Это вы Кравцова? Вы тоже зачислены, вот ваша фамилия. А Кравцов – это я.
Так они познакомились. Вечером накануне занятий студенты, поселившиеся в общежитии, организовали танцы. Отец пригласил маму, и весь вечер они танцевали вместе. Вспоминали, как сдавали экзамены, кому какие вопросы достались. Удивлялись, почему не виделись раньше. А назавтра они встретились в институте уже как добрые знакомые и, не сговариваясь, на лекции сели за один стол.
В одном из писем отец вспоминает, какое это было для него счастье – быть с ней рядом и как многие однокурсники завидовали их дружбе.
Маме нравилась в нем самостоятельность, целеустремленность. В 13 лет он остался без родителей, они оба умерли от тифа. Рос в семье сестры Анны в небольшом городке Мстиславле Могилевской области. Учиться без помощи из дома было нелегко, приходилось подрабатывать на разгрузке барж, вагонов. Но у него на все хватало времени – и на учебу, и на общественную работу. Отец был хорошим спортсменом, часто участвовал в соревнованиях, защищая честь института. Он был среднего роста, но крепок и хорошо сложен. Мать вспоминала, что в те годы модно было на вечерах включать в концертные программы пирамиды. И она всегда любовалась, как ее Сеня легко и красиво занимает свое место в пирамиде и замирает в сложной фигуре. А по вечерам они шли гулять. Пединститут тогда располагался во дворце Паскевичей, окруженном огромным старым парком. Здесь так хорошо было гулять по вечерам, а весной, устроившись в укромном уголке, готовиться к экзаменам.
Они поженились на втором курсе, а когда были на третьем, родилась я.
– Когда я впервые показала тебя ему в окно роддома, он заплакал от радости и не мог дождаться, когда меня выпишут и он наконец возьмет тебя на руки, – вспоминала мама. – Надо было видеть, как бережно он нес тебя домой, с каким удовольствием помогал тебя пеленать, купать.
Жилось нелегко, голодновато. Но они были вместе, любили друг друга, и это было главное.
В своих письмах с фронта отец часто вспоминал эти счастливые годы.
«Когда я получаю твои письма, я их несколько раз читаю, – писал он. – Всматриваюсь в каждую строчку, написанную твоей рукой. Вспоминаю, как мы сидели в студенческих аудиториях. Я всегда был рад видеть тебя рядом, и мне никогда не надоедало проводить время с тобой. Ведь мы не старики, и сейчас, как и раньше, нам было бы радостно быть вместе, счастье и горе делить поровну.
Я вспоминаю нашу общую жизнь, как мы вместе воспитывали нашу любимую Ланочку. Тогда она была еще маленькой и ничего не понимала. Приятно было завернуть ее в конверт и вынести на свежий воздух или нести в консультацию, где о ней говорили только хорошее. Или сидеть с ней возле вагонного окна. Никогда это не надоедало. И теперь видеть вас рядом было бы такое счастье! Война научила жить, научила любить жизнь…»
Они успели окончить институт до начала войны. Последний госэкзамен сдавали как раз в тот день, когда по радио было объявлено о нападении Германии на Советский Союз.
Мама вспоминала:
– Экзамен как раз попал на воскресенье. Мы хотели сдать его и съездить в Рогачев, куда оба получили направление на работу. Сеня сдал первым и ждал меня в коридоре. Я вышла из аудитории и сразу поняла: что-то случилось. У всех наших ребят лица строгие, никто не улыбается. Сеня бросился ко мне: «Война!» Они с друзьями в тот же день пошли в военкомат, думали, что их сразу пошлют на фронт. Но какое-то время несколько наших студентов, и Сеня в их числе, служили в Гомеле, охраняли нефтебазу. Немцы приближались очень быстро, и вот однажды Сеня пришел в Бушевку, где мы жили у родителей, попрощаться. Его отпустили буквально на пару дней. Поезда в сторону Минска уже не ходили, и ему пришлось идти из Гомеля сорок километров пешком. До позднего вечера он не спускал тебя с рук, ты так и уснула у него на коленях. Утром мы провожали его до опушки леса. Он нес тебя на руках. Мы не могли наговориться, не могли насмотреться друг на друга. Перед тем, как уйти, он взял мой носовой платочек, весь мокрый от слез, а мне отдал свой. Он уходил, а мы долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся за деревьями. А через несколько дней в наше село пришли немцы.
Из рассказов мамы и бабушки я знаю, как нелегко было пережить оккупацию. Наше село располагалось недалеко от железной дороги Гомель – Минск, и часто партизаны, заложив на рельсах мину, заходили в стоявшую несколько на отшибе от деревни школу, где мы жили, чтобы дождаться, когда произойдет взрыв. Убедившись, что мина сработала, исчезали так же незаметно, как и пришли. А через короткое время в школе появлялись немцы с обыском, допрашивали с пристрастием всех, не было ли здесь партизан. Когда людей угоняли в Германию, мама пряталась у подруги в глухой лесной деревушке, куда немцы не добирались. Все мучались неизвестностью, ловили каждый слух о том, как идут дела на фронте.
В конце ноября 1943 года в сводках Информбюро появилось сообщение об освобождении Гомеля, и уже через несколько дней мама получила первое письмо от отца. Оно было коротким и сдержанным:
«Сегодня прочитал в газете радостное известие – войска Красной Армии освободили Гомель. Пишу тебе, дорогая, письмо и сам не верю, что ты сможешь получить его. Мало надежды, что кто-нибудь из вас остался в живых.
Коротко о себе. Больше года нахожусь в действующей армии. Воинское мое звание – лейтенант. Работаю ком. роты. За время действий был два раза ранен. Один раз легко – в декабре 1942 года, другой раз, в марте 1943 года, – тяжело ранен в грудную клетку».
Его не оставляла тревога за нас. Больше всего боялся, что маму могут угнать в Германию. Идут день за днем, он отправляет одно письмо за другим. И не получает ответа.
«9. 12. 43 г. Пишу тебе четвертое письмо со дня освобождения Гомеля. Как трудно пережить это время! Прошу тебя, немедленно ответь. Я жду!»
«6. 01. 44 г. Пишу тебе восьмое письмо, а ответа не получаю… Живы ли вы?»
И вот наконец…
«13. 01. 44 г. Милая Галочка! Вчера получил от тебя долгожданное письмо. Какая радость, ты себе представить не можешь! Я с таким нетерпением ожидал, когда узнаю о судьбе твоей и Ланочки. На протяжении этих двух с половиной лет я постоянно о вас думал. Напиши, как вы жили при немцах. Какими судьбами вы уцелели?»
Теперь он пишет домой почти каждый день.
Светлана КРАВЦОВА.
(Продолжение следует).
