Вместо предисловия
– Тебе же написать статью ничего не стоит. Это как школьное сочинение на тему «О пользе чтения», – бодро проинструктировала меня по телефону моя подруга-библиотекарь.
– Знали бы вы, как это «мучительно больно», – усмехнулась я.
– Знаем-знаем, – ответили Гоголь и Толстой. – Это только вон из Фёдора Михайловича, как из пулемёта, слова сыпались, ни одна стенографистка не поспевала.
– Ах, вдохновение, господа, вдохновение… – улыбнулся в бороду Достоевский.
– И долги! – встрял в разговор Пушкин. – Фёдор Михайлович, Лев Николаевич, Николай Васильевич, а не составить ли нам партеечку в карты? А вы работайте, матушка, работайте. Пойдёмте, господа, не будем мешать.
– Всё вы виноваты! – заныла я им вслед. – Великая русская литература, подтексты и глубинные смыслы! А я теперь, может, эсэмэску написать не берусь, не подумав о судьбах мира, не то что статью!
– А вы, голубушка, будьте проще – и люди к вам потянутся! Поменьше назидательности! – раздался у плеча голос Чехова.
Антон Палыч прокашлялся, неспешно протёр пенсне, водрузил его на нос, потом пощёлкал в воздухе пальцами и обронил, выходя из комнаты:
– Это должно быть что-то простое, лёгкое… Картинки из жизни… Как это вы сейчас называете – клиповое мышление? Ну, вот и …
– Добрые вы, классики, – буркнула я и села за письменный стол.
Ещё одно предисловие
Один из главных жизненных уроков, усвоенных в детстве, звучит так: читать можно всегда и везде! За столом, в трамвае, в школе на занятиях, держа книгу на коленях под партой, на переменах (само собой!), под одеялом с фонариком, на улице, в гостях, принимая ванну, за завтраком, обедом и ужином, а также при подготовке к экзаменам в музыкальной школе, если засунуть очередной том Дюма, например, на фортепианную подставку под ноты, в поликлинике, тренажёрке, в очередях, на вокзалах и в прочих местах и ситуациях, насколько хватает фантазии и запаса книг с собой.
Чтение, книги, слова рассыпаны мелким бисером и вплетены в мою жизненную ткань так плотно, что, опираясь на них, можно в подробностях пересказать собственную биографию. О, дорогие мои читатели, это был бы многотомный труд, когда бы не формат статьи, природная лень и ехидное покашливание классиков за спиной.
А прав, пожалуй, Антон Палыч! Итак, картинки из жизни.
Картинка 1. 1985 год
Поздний вечер. Бабушка и дедушка уже легли и читают перед сном. Раздаётся моё громкое ржание, через пару секунд я появляюсь в их комнате с книжкой наперевес и зачитываю, захлёбываясь от восторга и размахивая руками: «Сколько ни старались в суде скрыть дело, но на другой же день весь Миргород узнал, что свинья Ивана Ивановича утащила просьбу Ивана Никифоровича. Сам городничий проговорился. Когда Ивану Никифоровичу сказали об этом, он ничего не сказал. Спросил только: «Не бурая ли?»
– Нравится, значит, Гоголь? Интересно?– улыбается бабушка. – Ну, читай, читай.
Картинка 2. 1986 год
Поход в библиотеку – каждый раз как охота за сокровищами. Кто знает, что может отыскаться за ничем не примечательной обложкой. Это всегда игра, рулетка! На пять-шесть прочитанных и забытых книжек вдруг находится одна, где всё написано как будто для меня: герои, ситуации, диалоги. Я ныряю в нее ещё у полки, читаю, пока библиотекарша заполняет формуляр, и на улице, прислонясь спиной к тёплой библиотечной стене, и по дороге, и в подъезде, задержавшись у окошка между этажами, и дома в свете настольной лампы, и… А потом она заканчивается. И я закрываю книжку, чтобы на обложке прочитать (в первый раз в жизни осознанно прочитать) фамилию автора – Владислав Крапивин, а потом открыть с первой страницы и читать заново. И через день прибежать в библиотеку с вопросом:
– А что у вас ещё есть Крапивина?
Картинка 3. 1988 год
Книжный шкаф в моей комнате прочитан и изучен не по одному разу. Я, не глядя, могу рассказать, где стоят любимые Носов, Каверин, Алексин и Твен. Но это детство, и оно вот-вот закончится. Когда это происходит? Может быть, в тот момент, когда уходит оторопь перед многотомными изданиями в строгих переплётах из книжных шкафов в комнате взрослых? Или тогда, когда уже в этих книжках, про которые мне раньше говорили, что «они слишком серьёзные, тебе не понравится», я вдруг начинаю искать и даже иногда находить ответы на самые насущные жизненные вопросы: «Кто я?», «Как жить?», «Смогу ли я полюбить этот мир?» и «Будут ли любить меня такой, какая я есть?»
Я возвращаюсь к ним лет через пятнадцать, уже совсем взрослой (ну, во всяком случае, я так иногда про себя думаю). Глажу рукой корешки – Этель Лилиан Войнич, Ромен Роллан, Гюстав Флобер, Теодор Драйзер. Ребята, как же вы мне помогали!
Что-то я помню наизусть, что-то изредка перечитываю. И когда жизнь сталкивает меня с удивительными, талантливыми, яркими и очень непростыми людьми, я вдруг с удивлением обнаруживаю, что многое из происходящего напоминает мне страницы любимых книг. Друзья мои писатели, откуда вы про меня уже тогда всё знали?!
Картинка 4. 1990 год
Когда в жизни происходят поворотные моменты, не звучит торжественная музыка и никто не объявляет:
– Запомните это мгновение, оно определит вашу дальнейшую судьбу!
Всё обыденно: просто мы едем с бабушкой в Актюбинск, просто взрослые разговаривают о своём, о взрослом, просто мне суют в руки книжку, чтобы я так откровенно не маялась от скуки, просто я начинаю читать… Вот тут-то и должно что-то происходить: гром, молния, литавры! Ан, нет! Просто сижу, просто читаю воспоминания Марины Влади о Владимире Высоцком.
И ведь были же до этого стихи в моей жизни: и сказки Пушкина, и лермонтовские «Тучки небесные…» на бабушкиных уроках, и ещё какие-то стихи из школьной программы, и собственные первые опыты… Но всё казалось, что стихи – отдельно, а жизнь – отдельно…
Так прорывает плотину. Вот ещё секунду назад все было тихо и пели птички, и вдруг на тебя обрушиваются тонны воды, и швыряют как ту пресловутую щепку, и увлекают за собой куда-то «в даль светлую»… И ты, возможно, даже выплывешь, бывает такое с людьми – ну, потрепала стихия, и ладно – но жить-то, как раньше, уже не сможешь: то ли воды нахлебалась чересчур, то ли долбанулась башкой обо что-нибудь слишком сильно.
Так обрушился на меня Высоцкий. Так пришли СТИХИ…
Я хожу с вытаращенными от глубины переживаний глазами и цитирую Владимира Семёныча при каждом удобном и неудобном случае. Мои одноклассники, и так не питающие ко мне особой любви, дружно крутят пальцем у виска. Это и вправду похоже на сумасшествие, но я хочу понять, как он это делает. Как простыми словами, такими же, какими пользуемся мы все, он вдруг говорит что-то настолько большое и честное?
Боюсь, что я всё-таки не выплыла, поскольку и по сей день пытаюсь, как андерсеновский Кай, сложить слово «свобода». И прилаживаю, и подбираю льдинки, чтобы освободиться от этого наваждения, от этого постоянного тянущего за душу желания уложить слова в нужном порядке.
А в домашней библиотеке именно тогда появляется шкаф, где стоит только поэзия. Стихия обрушивается волнами и отступает, оставляя на полке, как на берегу во время отлива томики Блока, Есенина, Маяковского, Цветаевой, Вознесенского, Окуджавы…
Картинка 5. 1993 год
Мы с будущим мужем получаем стипендию и идём на площадь Васнецова к книжным развалам. Домашние библиотеки, любовно собираемые предыдущими поколениями, выпотрошены жертвами перестройки и выставлены на продажу на скрипучих брезентовых раскладушках.
Холодно. Ветер наметает на книги мелкий противный снег. Мы, не снимая варежек, стряхиваем его и осторожно интересуемся: «Сколько?» И хотя стипендии хватает на два с половиной «Сникерса», несколько книг мы всё-таки спасаем. Это наш вклад в собственную домашнюю библиотеку.
Картинка 6. 1996 год
Возвращаясь из института, в киоске на орском автовокзале я обнаруживаю книжку в синей обложке. «Альтист Данилов» Владимира Орлова. Да ладно! Не может быть! В киоске! На автовокзале! Здесь место журналам, кроссвордам, газетам с программой передач и прочим ручкам-карандашам. Но никак не книге, которую я мечтаю найти и прочитать уже несколько лет. И денег с собой, конечно же, в обрез. И пока я мучительно рассуждаю, а не отправиться ли мне в Новотроицк пешком и как на это посмотрит моя семья, из-за угла появляется мой спаситель, рыцарь в золотом ореоле возможных в наличии денежных средств, знакомый Саша. Я делаю жалобное лицо и бросаюсь под ноги его коню с воплем:
– Саша, дай денег на книжку!
– Хорошая книжка? – спрашивает Саша, отсчитывая мелочь.
– Очень! – как можно убедительнее киваю я.
– Почитать потом дашь?
Чашка кофе цинично вырвалась из моих рук, описала кульбит и красиво выплеснула содержимое на ноутбук. Схватив первое попавшееся полотенце, я кинулась устранять последствия катастрофы. Вот ведь, и кофе-то терпеть не могу, а туда же! Антуражу мне недоставало, понимаешь ли!
Где-то недалеко раздавались азартные выкрики карточных игроков и беззаботный смех Пушкина.
– Шумные какие они, ваши классики! А некоторые вообще мухлюют! – снова вырос у меня за спиной Чехов. – Трудитесь, смотрю?
– Угу, в поте лица! – отозвалась я, стряхивая с клавиатуры кофейные капли.
– Феном попробуйте, говорят, здорово помогает. А Вы уже дошли в своём пронзительном творении до свежей и необычайно глубокой мысли, что книга – лучший подарок?
– Вот Вы не поверите, только что собиралась приступить. Перерыв на кофе сделала!
– Ну-ну! Удачи! А феном всё-таки попробуйте…
Оксана ВАСИЛЬЕВА,
руководитель клуба авторской песни «Васильевский остров».
Продолжение следует.
