На бескрайних российских просторах, где селенья отдалены друг от друга на десятки вёрст, путеводной звездой в ночи горел для путников далёкий огонёк. Особенно важен был его свет в безлунные зимние ночи, в буранной мгле, когда можно было заблудиться и замёрзнуть в холодной степи. Он указывал дорогу к дому, к теплу, к людям. Очень часто этот огонёк в ночи становился последней надеждой для усталого одинокого путника.
В годы Великой Отечественной войны особенно популярной была песня на стихи Михаила Исаковского «Огонёк». Особенно поразителен тот факт, что мелодия к этой песне была написана неизвестным автором, то есть, как отмечают в таких случаях, музыка песни была «народной». Да и стихи Исаковского, простые, душевные, воспринимались как народное творчество. Ведь если песня народная, то она и моя тоже: разве мы не народ? И разве это не обо мне поётся:
Всё, что было загадано,
В свой исполнится срок, –
Не погаснет без времени
Золотой огонёк.
Огонёк в ночи горел не только для запоздалых путников, его свет становился символом любви и надежды. Он летел за тысячи вёрст, проникая на передовую, где «до смерти четыре шага», в партизанскую глушь, чрез непроходимую чащу леса, за колючую проволоку концлагерей, на чужие земли, где маялась вдали от родины заплутавшая душа. Горел огонёк в ночи – и человек жил, боролся, рвался на его свет через сотни преград, всем смертям назло. Что было бы, если бы этот огонёк погас? Хватило бы сил выжить в беспроглядной тьме? Надежда умирает последней. А что это значит? Это значит: погас огонёк в ночи.
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…
Кто мне сказал, что во мгле
заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды
потеряны?
Кто это выдумал, друг?
У этой песни, которая называется «Зимняя ночь», есть автор – поэт Николай Рубцов. Сорок лет назад, 19 января 1971 года, он погиб, как было написано в одной из первых биографий поэта, «после ссоры с женщиной, которую собирался назвать женой». Похоронен на городском кладбище Вологды. Незадолго до смерти поэт написал пророческие стихи:
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы…
Дитя войны, сирота, воспитанный в детском доме, Рубцов практически до конца своей короткой жизни не имел собственного жилья, был странником на родной земле. Но он не был бездомным человеком, или, как называют таких людей сегодня, бомжом. Это проклятое слово и проклятое состояние пришло к нам недавно, вместе с «благами европейской цивилизации», с мировым ширпотребом, заполнившим прилавки магазинов, а главное, души людей. Рубцов не был бездомным, потому что горел для него в ночи огонёк русского гостеприимства. Я помню, как мой дед в буранную ночь ставил на окно избы, которая была крайней в нашем селе, горящую лампу. И горел огонёк в ночи для тех, кто оказался в это время в дороге. Об этом же написал Николай Рубцов в стихотворении «Русский огонёк», завершив его такими словами:
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии
тревожном
Горишь для тех, кто в поле
бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя…
В этих строчках речь идёт не только об огоньке, горящем в окне русской избы. В конце концов, сотни тысяч бездомных не приютишь по русским избам, и не факт, что одичавшие россияне ответят на добро так, как описано в стихотворении:
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся
любовью…
Речь идёт об огоньке, горящем в душе человека, будь он первым лицом государства или безвестным тружеником на скудной ниве. Если погас в душе этот огонь, если не болит она о бездомных людях и брошенных детях, а печётся о прибыли нефтяных и газовых компаний и о мнимом государственном престиже, позволяющем потолкаться в прихожей цивилизованного мира, то не помогут горящие лампы, выставленные в ночных окнах российских деревень. И всё же, всё же, всё же…
Как и Есенин, Николай Рубцов был поэтом великой, ныне уходящей цивилизации – российской деревни. Цивилизации самобытной, со своим бытовым и нравственным укладом, с любовью к родной земле, к теплому хлебу, к ясному солнцу, определяющему ход времени, к светлым звёздам, горящим как огоньки в ночных избах, чьим замысловатым узором была украшена канва человеческой судьбы. Картина эта, безусловно, идеальная, ведь были и труд, и пот, и дикость, и страдания, и слёзы. Но ведь и человек, который «звучит гордо», звучит так в идеальном варианте, вбирая в себя лучших представителей человечества. Не только хорошее было в утерянной цивилизации, но были и песни, и вечёрки, и любовь, и детский смех, и поездки в ночное, и запах полевых цветов, луговой травы, и был Бог в душе, и теплился в ней огонёк, как лампадка перед иконой, как зовущий свет в буранную ночь…
