Человек жив, пока в нем есть вода. С последней каплей воды уходит жизнь. Многое можно вытерпеть и снести, но жажда порой бывает нестерпимой. Она сопровождается не только физическими, но и душевными муками, горячей волной боли и наступающего безумия. И не жизни просит человек, но глотка воды.
Тучи сгущались: к трём часам дня стало темно, как в сумерках. Неимоверная тяжесть, которая начала спускаться на Иисуса еще в Гефсиманскую ночь, достигла предела. Уже давно ждал Мессия этой последней встречи со злом мира, окутавшим его теперь, как чёрная пелена. Он поистине сходил в ад, созданный руками людей.
А около девятого часа возопил Иисус громким голосом:
– Или! Или! Лама савахфани! Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил.
Второй раз Он обращался к Господу после Гефсимании, где молился и говорил: Отче Мой! Если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты.
Его предсмертный вопль не был похож на тихое моление о чаше, в нем выражалась мера Его страданий. Начиналась агония. И Он попросил: жажду. Один из воинов, движимый состраданием, подбежал к кувшину с «поской», кислым напитком, который солдаты постоянно носили с собой, и, обмакнув в него губку, протянул на палке умирающему.
В первый и последний раз Он попросил о подаянии. И Ему подают. Ненависть отступает на время, чтобы дать Ему пить. Наступает перемирие по случаю утоления жажды, ибо вода – вещь настолько святая, что люди могут отнять у человека кровь и жизнь его, но не могут лишить его воды, когда он жаждет. Этот глоток воды – малое хранилище не до конца иссякшего человеческого сострадания.
Едва только влага коснулась воспаленных губ Иисуса, Он проговорил: «Свершилось». Он знал, что смерть уже рядом, и снова начал молиться, повторяя слова, которые Мать учила Его произносить перед сном: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой…» Внезапно у страдальца вырвался крик. Потом голова Его упала на грудь. Сердце остановилось. Он был мёртв. Сын Человеческий выпил Свою чашу до дна. Это была чаша страданий, но, вспомним еще раз, последней каплей в ней было милосердие.
«Милосердие есть то же правосудие, но более справедливое», – считал Виктор Гюго. Руки, дарующие помощь, святее молящихся уст. И Тот, Кто завершал путь земной, в последнюю минуту сознавал, что не зря Он приходил в этот мир. Последняя капля сострадания давала надежду на будущее. Божественные зерна добра и милосердия, брошенные в души людей, должны дать обильный урожай. Впрочем, и на этот урожай будет свой град и суховей, и более благоприятные годы будут чередоваться с засухой. И снова кто-то взмолится: жажду. Услышат ли люди эту мольбу, придут ли на помощь?
«Не крайняя ли несообразность в том, – говорил Иоанн Златоуст, – что мы сами сидим за трапезою в смехе и пресыщении, а между тем, слыша, как другие плачут, проходя по улице, не только не обращаем на их плач внимания, но еще негодуем на них и называем их обманщиками? Ты говоришь, обманщики. Но неужели из-за одного хлеба станет кто-нибудь обманывать? А если ты думаешь, что он обманывает, то тем более тебе надо сжалиться над ним и тем более нужно избавить его от нужды. Если же ты не хочешь подать, то, по крайней мере, не оскорбляй».
Человек быстро привыкает к довольству. И уже те, кто находится за чертой бедности, становятся для него обманщиками и бездельниками. И пусть они трудятся день и ночь на ниве и в цеху, все равно они будут бездельниками, если труд их не получает должного вознаграждения. А кто дает оценку труду, если не те, кто львиной долей присваивают себе результаты чужого труда. Из ничего не выйдет ничего. Если где-то что-то прибавится, то в другом месте столько же убавится. Вот истинный источник происхождения любого богатства, даже приобретенного честным трудом.
Можно ли исправить положение милосердными делами? «Прежде отстань от хищения, а потом давай милостыню, – говорил Иоанн Златоуст. – Удержи руки от лихоимства и тогда простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем обнажать, а других одевать, то милостыня будет поводом к преступлению. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие».
Все чаще убеждаешься, что слова правды кажутся крамольными не потому, что соответствуют действительности, а потому, что действительность соответствует им. Когда проповедовал Златоуст? К кому были обращены его слова? Тех людей давно уже нет. Люди уходят, а отношения между ними остаются прежними и переходят из века в век. Но нельзя же заткнуть рот всем мудрецам прошлого только за то, что их высказывания пережили свое время.
Чего боится одинокая старость? Что некому будет подать стакан воды. Что никто не услышит, как ты взмолишься: жажду. И это будет твой крест, твоя Голгофа. Но откуда берутся брошенные старики и брошенные дети? Неужели у жестокого римского солдата было больше сострадания в сердце, чем у самых обыкновенных граждан, никого не распявших, а просто чересчур занятых собой и своим благополучием. Неужели Господь не сумел предвидеть всеобщую засуху на нивах людских сердец? Или еще не пришел настоящий день, когда капля милосердия должна разлиться весенним половодьем?
Чего бы желал человек в последний час? Искренних слез друзей и детей своих. Чтобы можно было погладить по головке внука или правнука, твое будущее на земле. Чтобы на сердце было легко от молитвы: «Отче, в руки Твои предаю дух мой…» Чтобы предсмертная жажда твоя была утолена милосердной рукой. И чтобы за последним вздохом твоим не последовал вздох облегчения, презрения и злорадства.
